Главные герои рассказа уездный лекарь. «Смерть», анализ рассказа Тургенева
1) Кто (повествователь или рассказчик) появляется в начале рассказа?
2) Что конкретно нам известно о повествователе? При каких обстоятельствах происходит его встреча с рассказчиком?
3) Какова роль повествователя в композиции рассказа (вступление; концовка, завершение; его речь «обрамляет» рассказ)?
4) От кого сначала мы узнаем о рассказчике (об уездном лекаре)? Каким человеком предстает рассказчик в описании повествователя (цитаты из текста)? Как повествователь относится к нему (с добродушной иронией)?
5) Как повествователь характеризует речевую манеру рассказчика (привести примеры: «Малый он был неглупый, выражался бойко и довольно забавно»; «начал он расслабленным и дрожащим голосом»). Выделите все «задержки», отмечаемые повествователем: «Тут лекарь опять с ожесточеньем понюхал табаку и на мгновение оцепенел» (о чем он говорит перед этим?); «Лекарь помолчал»; «Он снова понюхал табаку, крякнул и хлебнул глоток чаю»; «Лекарь потупился и покраснел»; «лекарь с улыбкой взглянул на себя»; «прибавил лекарь скороговоркой и со вздохом».
Вывод: функция повествователя- следить за изменением эмоционального состояния, настроения рассказчика.
6) Почему наиболее драматичные события (признание в бреду и смерть героини) обходятся без таких комментирующих помет повествователя?
7) Какова речь лекаря в действительности и как она его характеризует?
Проследите то, как тон рассказчика меняется в зависимости от того, что он говорит. Когда его речь становится особенно эмоциональной? Почему так происходит?
8) Обратите внимание на особенности речи:
Обилие повторов, многоточия, восклицательные знаки, междометия (указывают на эмоциональность, экспрессивность; история для него волнительна). Когда текст особенно насыщен этими особенностями?
Вежливые обороты («вы не изволите знать», «изволите видеть», «смею сказать»): он скромен, не выпячивает свои достоинства; скорее даже склонен к самоуничижению. Обращение «милостивый государь»; выражения типа «Но вот-с... тут-с... как бы вам изложить-с...».
Установка на доверительность к собеседнику: «вы понимаете», «вы изволите смеяться», «Поверите ли», «Скажу вам без обиняков», «откровенно признаться», «знаете ли».
Много предложений неинформативных, выдающих волнение: «как бы вам сказать - не солгать», «а, впрочем... право, как это, того-с...».
Близость разговорному языку (который не любит долгих отступлений и описаний, в основном регистрирует события) проявляется в использовании односоставных и неполных предложений: «Сижу я у него, у нашего судьи, и играю в преферанс. Судья у нас хороший человек и в преферанс играть охотник»; «Так и есть: от больного...»; «Дорога адская: ручьи, снег, грязь, водомоины, а там вдруг плотину прорвало - беда!»; «Навстречу мне старушка, почтенная такая, в чепце». Часто повторяющиеся «вдруг» (что отмечает и повествователь): «мой лекарь часто употреблял слово: вдруг»; слово «однако» (почему?). Просторечные частицы «да», «ну» в начале фразы; просторечные слова «дескать», «мол» «беднеющая», «сумнительно», «тележчонка», «ей-богу», «неглижировать», «кое-что тоже смекаю», «дурак», «наш брат».
Экспрессивные междометия: «дороги такие, что фа!», «Эх!».
Устойчивые выражения: не на золоте едят, сидит князем, смело бей на две депозитки, с ума нейдет, душа в пятки уходит, как говорится.
9) Что нового о личности рассказчика нам дает история, которую он рассказывает, его действия, поступки (реакция не бедность кучера; сочувствие к девушке: важно, как меняется отношение к ней; высказывания о смерти человека; никогда не забывает о своем интересе; женитьба на Акулине)? Выделите его положительные и отрицательные качества. Почему лекаря можно соотнести с широко распространенным типом «маленького человека»?
10) При каких обстоятельствах нам становится известно имя рассказчика; как соотносится имя с образом рассказчика (это важно)?
11) Какие чувства этот случай из жизни постороннего человека вызвал у повествователя? Что об этом свидетельствует (в конце рассказа)?
Слайд 1
Исследовательский проект по рассказу И.С.Тургенева из цикла «Записки охотника»- «Уездный лекарь».
Выполнила ученица 10 «А» класса Зуева Ксения.
Учитель Плохотнюк И.В
2010 год
Слайд 2
Тезаурус
Литерату́рный цикл - ряд литературных произведений на общую или близкую тематику, созданный одним автором или одной группой авторов. Общность, объединяющая ряд произведений, выступает, помимо темы, также в жанре, месте и времени действия, персонажах, форме и стиле повествования.
Рассказ - это небольшое по объёму произведение, содержащее малое количество действующих лиц, а также, чаще всего, имеющее одну сюжетную линию.
Слайд 3
Вступление
Время создания рассказа приходится на апрель 1847 года, первоначальное название которого было « Бедное семейство».
Главной идей, вдохновившей И.С.Тургенева на написание рассказа «Уездный лекарь», явились воспоминания Белинского о Любови Александровны Бакуниной, которая полюбила перед смертью доктора П.П. Клюшникова.
Но писатель, если данное предположение справедливо, далеко отошел от прототипов.
Его уездный лекарь как тип ничем не напоминает П. П. Клюшникова, умного и талантливого врача, близкого к кружку Бакунина.
Слайд 4
Оценка рассказа «Уездный лекарь» В.Г. Белинским
«В „Уездном лекаре“, - писал он Анненкову 15 февраля 1848 г., - я не понял ни единого слова, а потому ничего не скажу о нем; а вот моя жена так в восторге от него - бабье дело...»
Слайд 5
Краткое содержание
Врач поведал историю, которая произошла с ним самим несколько лет назад: он сильно привязался к своей пациентке, тяжелобольной девушке, влюбился в нее. Чувства его оказались взаимными. Но отчаяние его было беспредельным – с каждым днем девушка чувствовала себя все хуже и хуже, а он ничем не мог помочь ей. Эти чувства оказались самыми сильными в его жизни – он помнит эту девушку, несмотря на прошедшие годы и последующую женитьбу.
Слайд 6
Формулировка проблемы в рассказе
Проблема рассказа заключается в противоречии между врачебным долгом и социальными предрассудками.
Слайд 7
Связан ли данный текст с историей государства?
На мой взгляд, сама система врачевания, особенно в отдаленных местах российской глубинки, оставалась на столь низком уровне, что элементарная помощь и обеспечение лекарствами, особенно для не богатых людей, было очень затруднено. Поэтому примитивные уездные лекари, такие как Трифон Иванович, принимали свои решения в одиночку, зачастую ошибочные, приносящие неисправимые ошибки для пациентов.
Она – молодая красивая и скромная девушка по имени Александра, дочь небогатого писателя. Получила хорошее воспитание и образование, но живет в глуши с матерью и двумя сестрами. Все достояние – маленький домик, книги, да несколько крестьянских семей. С соседями не общаются «оттого, что «мелкие им не под стать приходились, а с богатыми гордость запрещала знаться». Рассказ входит в цикл «Записки охотника». Здесь, рассказывая сложные истории человеческих отношений, автор поднимает темы уважения к себе и людям, доверия и ненависти, любви и смерти…И многие другие. В рассказе «Уездный лекарь» рассмотрены темы самооценки, взаимоотношений мужчины и женщины и….
Итак, встретились двое. Он – молодой врач. Небольшого роста, неприметной внешности, застенчивый и не уверенный в себе. Да имя крестьянское – Трифон Иванович, гордости не добавляет. Учился, видимо, не очень старательно – латынь скоро была почти забыта, интерес к работе пропал и начались обычные серые будни. Беготня по вызовам, невеликая практика, небольшие заработки…По вечерам рутина скрашивалась игрой в карты с соседями. А тут вдруг – вызов к пациенту. Вроде и ехать не хочется, распутица и время вечернее. Но долг врача не забыт и заставляет ехать. Добирались долго, по плохой дороге, устали. Но тут он увидел пациентку, и усталость была забыта.
Основным занятием были прогулки, рукоделие, да чтение романов. Восторженное и чувствительное существо в глуши и уединении – лучший объект для мечтаний и грез. И вдруг – болезнь.
И вот они встретились. Казалось бы, самая банальная ситуация – встреча пациентки с врачом. Красота девушки, ее страстная мольба о спасении тронули врача, и он решил остаться на несколько дней. Он менял лекарства, развлекал пациентку, ухаживал за ней. Но болезнь не уступала. Александре становилось хуже. Самооценка врача, и так низкая, падала все больше, растерянность и невозможность у кого-то спросить совета привели к тому, что из памяти пропали и последние знания. «Так тебе и кажется, что позабыл ты все, что знал…Право слово, иногда рецептурную книгу наобум раскроешь: авось, думаешь, судьба… А человек меж тем умирает.» И постепенно Трифон превращался из врача – специалиста в лекаря, надеющегося только на чудо. И вот однажды Александра спросила о вероятности смерти, а ответить он не сумел. Мялся, бормотал что-то о божьей милости. А она призналась в любви – «если я умру, то уже не стыдно и не страшно». Трифон, конечно, понимал, что это не любовь, а отчаяние. «Жутко умирать в двадцать пять лет никого не любивши, вот она за меня и ухватилась». Но мужества, уверенности в себе у него не хватило даже для ого, чтобы успокоить больную. Услышав признание в любви лекарь малодушно сбежал. На другой день девушка скончалась.
В жизни Трифона почти ничего не изменилось. Не стал он усиленно изучать медицину, чтобы стать хорошим врачом и опускался в болото монотонной провинциальной жизни все глубже. В итоге нудные обязанности, злая жена да орущие ребятишки. А радостей немного – двухрублевый выигрыш у соседа в карты, да возможность пожаловаться случайному пациенту на жизненные неприятности. А мог бы стать врачом…
Несколько интересных сочинений
- Столичное и поместное дворянство в романе Евгений Онегин
История донских Казаков уходит в глубину веков. Во времена Ивана Грозного, казаки дрались с крымским ханом, царица Екатерина любила, казаков, они пользовались большими привилегиями
«Смерть» был опубликован в «Современнике № 2 за 1848 г. Рассказ вошёл в цикл «Записок охотника» и отразил истории, случившиеся с Тургеневым во время охотничьих странствий, семейные предания Тургеневых. Например, речка Зуша, упоминаемая вначале, протекает недалеко от Спасского-Лутовинова. У барыни, собиравшейся заплатить священнику за отходную молитву, есть прототип. Это бабушка Тургенева Катерина Ивановна Сомова.
Литературное направление и жанр
Тургенев как реалист исследует особенности русского характера, выделяя простое и холодное отношение к смерти как национальную черту. Психологический рассказ имеет признаки философского эссе, это своеобразная ода смерти и тем, кто достойно её принимает.
Проблематика
Рассказ посвящён одной черте русского народа – отношению к смерти как к чему-то обыденному и привычному. Тургенев анализирует разнообразные случаи и приходит к обобщению: необычное отношение к смерти – особенность русского менталитета. «Удивительно умирает русский мужик... Удивительно умирают русские люди». Внимательный читатель увидит за описаниями разных смертей социальные причины такого отношения, но рецензенты-современники их не увидели.
Сюжет и композиция
Экспозицией рассказа становится посещение рассказчиком леса, в котором он гулял в детстве с гувернёром-французом. Лес пострадал от морозов в 1840 г. Приём контраста позволяет сопоставить прежний живой и прохладный лес и нынешний мёртвый.
Рассказчик называет дубы и ясеня старыми друзьями и описывает их, как больных или умерших людей: «Засохшие, обнажённые, кое-где покрытые чахоточной зеленью... безжизненные, обломанные ветви... мёртвые сучья... повалились и гнили, словно трупы, на земле».
Экспозиция настраивает читателя на рассуждения о человеческой смерти, такой же тихой, как и смерть деревьев. Тургенев выбирает разные смерти: несчастные случаи (пришибло деревом, обгорел), болезни (надорвался, угас от чахотки) и смерть от старости. Описывается смерть людей разных сословий и профессий: подрядчика, крестьянина, мельника, учителя, помещицы.
Смерть помещицы – кульминация, своеобразная притча с моралью: «Да, удивительно умирают русские люди». Этот рефрен – основная мысль рассказа.
Герои рассказа
Автора в рассказе интересует встреча героя со смертью. Поводом к размышлению стала смерть подрядчика Максима, которого в лесу убил падающий ясень, срубленный крестьянами. В смерти Максима (как и других героев) нет ничего безобразного. Несмотря на то, что ветки падающего дерева переломали Максиму руки и ноги, он почти не стонал, покусывал посиневшие губы, глядел вокруг «словно с удивлением». Дрожащий подбородок, прилипшие ко лбу волосы, неровно поднимающаяся грудь делают его похожим на романтического героя в сильном волнении. Он и правда волнуется перед встречей со смертью, которая, как он чувствует, подступает.
Но для Тургенева важно не то, как выглядит герой, а то, что он думает и чувствует в момент смерти. Первая мысль Максима о том, что он сам виноват в своей смерти: Бог наказал его за то, что он велел мужикам работать в воскресенье. Дальше Максим распоряжается насчёт имущества, не забыв купленную вчера лошадь, за которую дал задаток, просит прощения у мужиков. Рассказчик так охарактеризовал смерть русского мужика: «Он умирает, словно обряд совершает: холодно и просто», – но не тупо или равнодушно, как может показаться со стороны.
Другой мужик, мужественно ждущий смерти – обгоревший крестьянин соседа. Рассказчика поражает не столько поведение мужика, сколько его жены и дочери, которые в гробовом молчании сидят в избе и тоже ждут смерти, так что рассказчик «не вытерпел и вышел». При этом другие члены семьи относятся к подступающей к родственнику смерти как к чему-то обыденному, даже не прекращают повседневных дел.
Лыбовшинский мельник Василий Дмитрич, у которого случилась грыжа, только на 10 день пришёл к фельдшеру за помощью: «И умирать мне из-за этакой дряни?» Мельник произносит почти анекдотическую фразу о том, что умирать лучше дома, где в его отсутствие «господь знает что приключится». Никакой паники перед лицом смерти у мельника нет, по дороге домой он со встречными раскланивается, и это за 4 дня до смерти!
Рассказчик описывает смерть приятеля Авенира Сорокоумова, учившего детей помещика Гура Крупяникова. Сорокоумов обладал младенчески чистой душою. Он радовался успехам товарищей, не знал зависти и самолюбия. Авенир наслаждается отведёнными ему днями: читает любимые стихи, вспоминает с гостем Москву, Пушкина, говорит о литературе и театре и жалеет умерших друзей. Сорокоумов доволен прожитой жизнью, уезжать и лечиться не хочет, потому что «всё равно, где умирать». Крупяников известил о смерти Сорокоумова в письме, добавив, что тот скончался «с таковою же бесчувственностью, не изъявляя никаких знаков сожаления». То есть Сорокоумов принял смерть как должное.
Совсем уж анекдотической выглядит ситуация смерти старушки-помещицы, которая пыталась заплатить попу за собственную отходную и была недовольна тем, что священник сократил положенную молитву.
Стилистические особенности
Рассказ полон абсурдов и парадоксов. У кузины соседа рассказчика было отличное сердце, но не было волос. В ответ на французский стишок по случаю открытия барыней красногорской больницы в альбоме, в котором кто-то подобострастно назвал больницу храмом, некто Иван Кобылятников, подумав, что речь идёт о природе, написал, что тоже её любит.
Больных укрощает в больнице сумасшедший резчик Павел, кухаркой работает сухорукая баба, которая ещё более безумна, чем Павел, бьёт его и заставляет стеречь индюшек. Абсурд на сюжетном уровне – поведение умирающей помещицы. Но самое абсурдное – правдивость всех невероятных историй.
(Из цикла "Записки охотника")
Однажды осенью, на возвратном пути с отъезжего поля, я простудился и занемог. К счастью, лихорадка застигла меня в уездном городе, в гостинице; я послал за доктором. Через полчаса явился уездный лекарь, человек небольшого роста, худенький и черноволосый. Он прописал мне обычное потогонное, велел приставить горчичник, весьма ловко запустил к себе под обшлаг пятирублевую бумажку, причем, однако, сухо кашлянул и глянул в сторону, и уже совсем было собрался отправиться восвояси, да как-то разговорился и остался. Жар меня томил; я предвидел бессонную ночь и рад был поболтать с добрым человеком. Подали чай. Пустился мой доктор в разговоры. Малый он был неглупый, выражался бойко и довольно забавно. Странные дела случаются на свете: с иным человеком и долго живешь вместе и в дружественных отношениях находишься, а ни разу не заговоришь с ним откровенно, от души; с другим же едва познакомиться успеешь -- глядь, либо ты ему, либо он тебе, словно на исповеди, всю подноготную и проболтал. Не знаю, чем я заслужил доверенность моего нового приятеля, -- только он, ни с того ни с сего, как говорится, "взял" да и рассказал мне довольно замечательный случай; а я вот и довожу теперь его рассказ до сведения благосклонного читателя. Я постараюсь выражаться словами лекаря.
Вы не изволите знать, -- начал он расслабленным и дрожащим голосом (таково действие беспримесного березовского табаку), -- вы не изволите знать здешнего судью, Мылова, Павла Лукича?.. Не знаете... Ну, все равно. (Он откашлялся и протер глаза.) Вот, изволите видеть, дело было этак, как бы вам сказать -- не солгать, в Великий пост, в самую ростепель. Сижу я у него, у нашего судьи, и играю в преферанс. Судья у нас хороший человек и в преферанс играть охотник. Вдруг (мой лекарь часто употреблял слово: вдруг) говорят мне: человек ваш вас спрашивает. Я говорю: что ему надобно? Говорят, записку принес, -- должно быть, от больного. Подай, говорю, записку. Так и есть: от больного... Ну, хорошо, -- это, понимаете, наш хлеб... Да вот в чем дело: пишет ко мне помещица, вдова; говорит, дескать, дочь умирает, приезжайте, ради самого Господа Бога нашего, и лошади, дескать, за вами присланы. Ну, это еще все ничего... Да, живет-то она в двадцати верстах от города, а ночь на дворе, и дороги такие, что фа! Да и сама беднеющая, больше двух целковых ожидать тоже нельзя, и то еще сумнительно, а разве холстом придется попользоваться да крупицами какими-нибудь. Однако долг, вы понимаете, прежде всего: человек умирает. Передаю вдруг карты непременному члену Каллиопину и отправляюсь домой. Гляжу: стоит тележчонка перед крыльцом; лошади крестьянские -- пузатые-препузатые, шерсть на них -- войлоко настоящее, и кучер, ради уваженья, без шапки сидит. Ну, думаю, видно, брат, господа-то твои не на золоте едят... Вы изволите смеяться, а я вам скажу: наш брат, бедный человек, все в соображенье принимай... Коли кучер сидит князем, да шапки не ломает, да еще посмеивается из-под бороды, да кнутиком шевелит -- смело бей на две депозитки! А тут, вижу, дело-то не тем пахнет. Однако, думаю, делать нечего: долг прежде всего. Захватываю самонужнейшие лекарства и отправляюсь. Поверите ли, едва дотащился. Дорога адская: ручьи, снег, грязь, водомоины, а там вдруг плотину прорвало -- беда! Однако приезжаю. Домик маленький, соломой крыт. В окнах свет: знать, ждут. Вхожу. Навстречу мне старушка почтенная такая, в чепце. "Спасите, -- говорит, -- умирает". Я говорю: "Не извольте беспокоиться... Где больная?" -- "Вот сюда пожалуйте". Смотрю: комнатка чистенькая, а углу лампада, на постеле девица лет двадцати, в беспамятстве. Жаром от нее так и пышет, дышит тяжело -- горячка. Тут же другие две девицы, сестры, -- перепуганы, в слезах. "Вот, говорят, вчера была совершенно здорова и кушала с аппетитом; поутру сегодня жаловалась на голову, а к вечеру вдруг вот в каком положении..." Я опять-таки говорю: "Не извольте беспокоиться", -- докторская, знаете, обязанность, -- и приступил. Кровь ей пустил, горчичники поставить велел, микстурку прописал. Между тем я гляжу на нее, гляжу, знаете, -- ну, ей-Богу, не видал еще такого лица... красавица, одним словом! Жалость меня так и разбирает. Черты такие приятные, глаза... Вот, слава Богу, успокоилась; пот выступил, словно опомнилась; кругом поглядела, улыбнулась, рукой по лицу провела... Сестры к ней нагнулись, спрашивают: "Что с тобою?" -- "Ничего", -- говорит, да и отворотилась... Гляжу -- заснула. Ну, говорю, теперь следует больную в покое оставить. Вот мы все на цыпочках и вышли вон; горничная одна осталась на всякий случай. А в гостиной уж самовар на столе, и ямайский тут же стоит: в нашем деле без этого нельзя. Подали мне чай, просят остаться ночевать... Я согласился: куда теперь ехать! Старушка все охает. "Чего вы? -- говорю. -- Будет жива, не извольте беспокоиться, а лучше отдохните-ка сами: второй час". -- "Да вы меня прикажете разбудить, коли что случится?" -- "Прикажу, прикажу". Старушка отправилась, и девицы также пошли к себе в комнату; мне постель в гостиной постлали. Вот я лег, -- только не могу заснуть, -- что за чудеса! Уж на что, кажется, намучился. Все моя больная у меня с ума нейдет. Наконец не вытерпел, вдруг встал; думаю, пойду посмотрю, что делает пациент? А спальня-то ее с гостиной рядом. Ну, встал, растворил тихонько дверь, а сердце так и бьется. Гляжу: горничная спит, рот раскрыла и храпит даже, бестия! а больная лицом ко мне лежит и руки разметала, бедняжка! Я подошел... Как она вдруг раскроет глаза и уставится на меня!.. "Кто это? кто это?" Я сконфузился. "Не пугайтесь, -- говорю, -- сударыня: я доктор, пришел посмотреть, как вы себя чувствуете". -- "Вы доктор?" -- "Доктор, доктор... Матушка ваша за мною в город посылали; мы вам кровь пустили, сударыня; теперь извольте почивать, а дня этак через два мы вас, даст Бог, на ноги поставим". -- "Ах, да, да, доктор, не дайте мне умереть... пожалуйста, пожалуйста". -- "Что вы это, Бог с вами!" А у ней опять жар, думаю я про себя; пощупал пульс: точно, жар. Она посмотрела на меня -- да как возьмет меня вдруг за руку. "Я вам скажу, почему мне не хочется умереть, я вам скажу, я вам скажу... теперь мы одни; только вы, пожалуйста, никому... послушайте..." Я нагнулся; придвинула она губы к самому моему уху, волосами щеку мою трогает, -- признаюсь, у меня самого кругом пошла голова, -- и начала шептать... Ничего не понимаю... Ах, да это она бредит... Шептала, шептала, да так проворно и словно не по-русски кончила, вздрогнула, уронила голову на подушку и пальцем мне погрозилась. "Смотрите же, доктор, никому..." Кое-как я ее успокоил, дал ей напиться, разбудил горничную и вышел.
Тут лекарь опять с ожесточеньем понюхал табаку и на мгновение оцепенел.
Однако, -- продолжал он, -- на другой день больной, в противность моим ожиданиям, не полегчило. Я подумал, подумал и вдруг решился остаться, хотя меня другие пациенты ожидали... А вы знаете, этим неглижировать нельзя: практика от этого страдает. Но, во-первых, больная действительно находилась в отчаянии; а во-вторых, надо правду сказать, я сам чувствовал сильное к ней расположение. Притом же и все семейство мне нравилось. Люди они были хоть и неимущие, но образованные, можно сказать, на редкость... Отец-то у них был человек ученый, сочинитель; умер, конечно, в бедности, но воспитание детям успел сообщить отличное; книг тоже много оставил. Потому ли, что хлопотал-то я усердно около больной, по другим ли каким-либо причинам, только меня, смею сказать, полюбили в доме, как родного... Между тем распутица сделалась страшная: все сообщения, так сказать, прекратились совершенно; даже лекарство с трудом из города доставлялось... Больная не поправлялась... День за день, день за день... Но вот-с... тут-с... (Лекарь помолчал.) Право, не знаю, как бы вам изложить-с... (Он снова понюхал табаку, крякнул и хлебнул глоток чаю.) Скажу вам без обиняков, больная моя... как бы это того... ну, полюбила, что ли, меня... или нет, не то чтобы полюбила... а впрочем... право, как это, того-с... (Лекарь потупился и покраснел.)
Нет, -- продолжал он с живостью, -- какое полюбила! Надо себе наконец цену знать. Девица она была образованная, умная, начитанная, а я даже латынь-то свою позабыл, можно сказать, совершенно. Насчет фигуры (лекарь с улыбкой взглянул на себя) также, кажется, нечем хвастаться. Но дураком Господь Бог тоже меня не уродил: я белое черным не назову; я кое-что тоже смекаю. Я, например, очень хорошо понял, что Александра Андреевна -- ее Александрой Андреевной звали -- не любовь ко мне почувствовала, а дружеское, так сказать, расположение, уважение, что ли. Хотя она сама, может быть, в этом отношении ошибалась, да ведь положение ее было какое, вы сами рассудите... Впрочем, -- прибавил лекарь, который все эти отрывистые речи произнес, не переводя духа и с явным замешательством, -- я, кажется, немного зарапортовался... Этак вы ничего не поймете... а вот, позвольте, я вам все по порядку расскажу.
Так, так-то-с. Моей больной все хуже становилось, хуже, хуже. Вы не медик, милостивый государь; вы понять не можете, что происходит в душе нашего брата, особенно на первых порах, когда он начинает догадываться, что болезнь-то его одолевает. Куда денется самоуверенность! Оробеешь вдруг так, что и сказать нельзя. Так тебе и кажется, что и позабыл-то ты все, что знал, и что больной-то тебе больше не доверяет, и что другие уже начинают замечать, что ты потерялся, и неохотно симптомы тебе сообщают, исподлобья глядят, шепчутся... э, скверно! Ведь есть же лекарство, думаешь, против этой болезни, стоит только найти. Вот не оно ли? Попробуешь -- нет, не оно! Не даешь времени лекарству как следует подействовать... то за то хватишься, то за то. Возьмешь, бывало, рецептурную книгу... ведь тут оно, думаешь, тут! Право слово, иногда наобум раскроешь: авось, думаешь, судьба... А человек меж тем умирает; а другой бы его лекарь спас. Консилиум, говоришь, нужен; я на себя ответственности не беру. А уж каким дураком в таких случаях глядишь! Ну, со временем обтерпишься, ничего. Умер человек -- не твоя вина: ты по правилам поступал. А то вот что еще мучительно бывает: видишь доверие к тебе слепое, а сам чувствуешь, что не в состоянии помочь. Вот именно такое доверие все семейство Александры Андреевны ко мне возымело: и думать позабыли, что у них дочь в опасности. Я их тоже, с своей стороны, уверяю, что ничего, дескать, а у самого душа в пятки уходит. К довершению несчастия, такая подошла распутица, что за лекарством по целым дням, бывало, кучер ездит. А я из комнаты больной не выхожу, оторваться не могу, разные, знаете, смешные анекдотцы рассказываю, в карты с ней играю. Ночи просиживаю. Старушка меня со слезами благодарит; а я про себя думаю: "Не стою я твоей благодарности". Признаюсь вам откровенно -- теперь не для чего скрываться -- влюбился я в мою больную. И Александра Андреевна ко мне привязалась: никого, бывало, к себе в комнату, кроме меня, не пускает. Начнет со мной разговаривать, -- расспрашивает меня, где я учился, как живу, кто мои родные, к кому я езжу? И чувствую я, что не след ей разговаривать; а запретить ей, решительно этак, знаете, запретить -- не могу. Схвачу, бывало, себя за голову: "Что ты делаешь, разбойник?.." А то возьмет меня за руку и держит, глядит на меня, долго, долго глядит, отвернется, вздохнет и скажет: "Какой вы добрый!" Руки у ней такие горячие, глаза большие, томные. "Да, -- говорит, -- вы добрый, вы хороший человек, вы не то, что наши соседи... нет, вы не такой, вы не такой... Как это я до сих пор вас не знала!" -- "Александра Андреевна, успокойтесь, -- говорю... -- я, поверьте, чувствую, я не знаю, чем заслужил... только вы успокойтесь, ради Бога, успокоитесь... все хорошо будет, выбудете здоровы". А между тем, должен я вам сказать, -- прибавил лекарь, нагнувшись вперед и подняв кверху брови, -- что с соседями они мало водились оттого, что мелкие им не под стать приходились, а с богатыми гордость запрещала знаться. Я вам говорю: чрезвычайно образованное было семейство, -- так мне, знаете, и лестно было. Из одних моих рук лекарство принимала... приподнимется, бедняжка, с моею помощью примет я взглянет на меня... сердце у меня так и покатится. А между тем ей все хуже становилось, все хуже: умрет, думаю, непременно умрет. Поверите ли, хоть самому в гроб ложиться; а тут мать, сестры наблюдают, в глаза мне смотрят... и доверие проходит. "Что? Как?" -- "Ничего-с, ничего-с!" А какое ничего-с, ум мешается. Вот-с, сижу я однажды ночью, один опять, возле больной. Девка тут тоже сидит и храпит во всю ивановскую... Ну, с несчастной девки взыскать нельзя: затормошилась и она. Александра-то Андреевна весьма нехорошо себя весь вечер чувствовала; жар ее замучил. До самой полуночи все металась; наконец словно заснула; по крайней мере, не шевелится, лежит. Лампада в углу перед образом горит. Я сижу, знаете, потупился, дремлю тоже. Вдруг, словно меня кто под бок толкнул, обернулся я... Господи, Боже мой! Александра Андреевна во все глаза на меня глядит... губы раскрыты, щеки так и горят. "Что с вами?" -- "Доктор, ведь я умру?" -- "Помилуй Бог!" -- "Нет, доктор, нет, пожалуйста, не говорите мне, что я буду жива... не говорите... если б вы знали... послушайте, ради Бога не скрывайте от меня моего положения! -- А сама так скоро дышит. -- Если я буду знать наверное, что я умереть должна... я вам тогда все скажу, все!" -- "Александра Андреевна, помилуйте!" -- "Послушайте, ведь я не спала нисколько, я давно на вас гляжу... ради Бога... я вам верю, вы человек добрый, вы честный человек, заклинаю вас всем, что есть святого на свете, -- скажите мне правду! Если б вы знали, как это для меня важно... Доктор, ради Бога скажите, я в опасности?" -- "Что я вам скажу, Александра Андреевна, помилуйте!" -- "Ради Бога, умоляю вас!" -- "Не могу скрыть от вас, Александра Андреевна, -- вы точно в опасности, но Бог милостив..." -- "Я умру, я умру..." И она словно обрадовалась, лицо такое веселое стало; я испугался. "Да не бойтесь, не бойтесь, меня смерть нисколько не стращает". Она вдруг приподнялась и оперлась на локоть. "Теперь... ну, теперь я могу вам сказать, что я благодарна вам от всей души, что вы добрый, хороший человек, что я вас люблю..." Я гляжу на нее, как шальной; жутко мне, знаете... "Слышите ли, я люблю вас..." -- "Александра Андреевна, чем же я заслужил!" -- "Нет, нет, вы меня не понимаете... ты меня не понимаешь..." И вдруг она протянула руки, схватила меня за голову и поцеловала... Поверите ли, я чуть-чуть не закричал... бросился на колени и голову в подушки спрятал. Она молчит; пальцы ее у меня на волосах дрожат; слышу: плачет. Я начал ее утешать, уверять... я уж, право, не знаю, что я такое ей говорил. "Девку, -- говорю, -- разбудите, Александра Андреевна... благодарю вас... верьте... успокойтесь".
-- "Да полно же, полно, -- твердила она. -- Бог с ними со всеми; ну, проснутся, ну, придут -- все равно: ведь умру же я... Да и ты чего робеешь, чего боишься? Подними голову... Или вы, может быть, меня не любите, может быть, я обманулась... в таком случае извините меня". -- "Александра Андреевна, что вы говорите?.. я люблю вас, Александра Андреевна". Она взглянула мне прямо в глаза, раскрыла руки. "Так обними же меня..." Скажу вам откровенно: я не понимаю, как я в ту ночь с ума не сошел. Чувствую я, что больная моя себя губит; вижу, что не совсем она в памяти; понимаю также и то, что не почитай она себя при смерти, -- не подумала бы она обо мне; а то ведь, как хотите, жутко умирать в двадцать пять лет, никого не любивши: ведь вот что ее мучило, вот отчего она, с отчаянья, хоть за меня ухватилась, понимаете теперь? Ну не выпускает она меня из своих рук. "Пощадите меня, Александра Андреевна, да и себя пощадите, говорю". -- "К чему, -- говорит, -- чего жалеть? Ведь должна же я умереть..." Это она беспрестанно повторяла. "Вот если бы я знала, что я в живых останусь и опять в порядочные барышни попаду, мне бы стыдно было, точно стыдно... а то что?" -- "Да кто вам сказал, что вы умрете?" -- "Э, нет, полно, ты меня не обманешь, ты лгать не умеешь, посмотри на себя". -- "Вы будете живы, Александра Андреевна, я вас вылечу; мы испросим у вашей матушки благословение... мы соединимся узами, мы будем счастливы". -- "Нет, нет, я с вас слово взяла, я должна умереть... ты мне обещал... ты мне сказал..." Горько было мне, по многим причинам горько. И посудите, вот какие иногда приключаются вещицы: кажется, ничего, а больно. Вздумалось ей спросить меня, как мое имя, то есть не фамилия, а имя. Надо же несчастье такое, что меня Трифоном зовут. Да-с, да-с; Трифоном, Трифоном Иванычем. В доме-то меня все доктором звали. Я, делать нечего, говорю: "Трифон, сударыня". Она прищурилась, покачала головой и прошептала что-то по-французски, -- ох, да недоброе что-то, -- и засмеялась потом, нехорошо тоже. Вот этак-то я почти всю ночь провел с ней. Поутру вышел, словно угорелый; вошел к ней опять в комнату уже днем, после чаю. Боже мой, Боже мой! Узнать ее нельзя: краше в гроб кладут. Честью вам клянусь, не понимаю теперь, не понимаю решительно, как я эту пытку выдержал. Три дня, три ночи еще проскрыпела моя больная... и какие ночи! Что она мне говорила!.. А в последнюю-то ночь, вообразите вы себе, -- сижу я подле нее и уж об одном Бога прошу: прибери, дескать, ее поскорей, да и меня тут же... Вдруг старушка мать -- шасть в комнату... Уж я ей накануне сказал, матери-то, что мало, дескать, надежды, плохо, и священника не худо бы. Больная, как увидела мать, и говорит: "Ну вот, хорошо, что пришла... посмотри-ка на нас, мы друг друга любим, мы друг другу слово дали". -- "Что это она, доктор, что она?" Я помертвел. "Бредит-с, -- говорю, -- жар..." А она-то: "Полно, полно, ты мне сейчас совсем другое говорил, и кольцо от меня принял... что притворяешься? Мать моя добрая, она простит, она поймет, а я умираю -- мне не к чему лгать; дай мне руку..." Я вскочил и вон выбежал. Старушка, разумеется, догадалась.
