Соловьев три. Владимир сергеевич соловьевтри разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории
В публичном заседании Общества Любителей Российской Словесности. Здесь под несомненным впечатлением надвигающихся событий философ высказывает свою оценку Запада, Востока и посреднической миссии России между тем и другим.
Ответ на вопрос, поставленный западной философией, Владимир Соловьев находит не в каком-либо учении, а в живом общем деле, в котором и заключается, по его мнению, призвание России. Недостаточно найти и возвестить смысл жизни: надо внести смысл в жизнь. Этим смыслом надо оживить и собрать воедино омертвевшее, распавшееся на части тело человечества. Это может быть делом не одинокого мыслителя, а организованной совокупности, великого народа, отдавшего себя на служение делу Божию.
«От начала истории, – читаем мы в речи Соловьёва, – три коренные силы управляли человеческим развитием. Первая стремится подчинить человечество во всех сферах и на всех степенях его жизни одному верховному началу, в его исключительном единстве, стремится смешать и слить все многообразие частных форм, подавить самостоятельность лица, свободу личное жизни. Один господин и мертвая масса рабов – вот последнее осуществление этой силы. Если бы она получила исключительное преобладание, то человечество окаменело бы в мертвом однообразии и неподвижности. Но вместе с этой силой действует другая, прямо противоположная; она стремится разбить твердыню мертвого единства, дать везде свободу частным формам жизни, свободу лицу и его деятельности; под её влиянием отдельные элементы человечества становятся исходными точками жизни, действуют исключительно из себя и для себя, общее теряет значение реального существенного бытия, превращается во что-то отвлеченное, пустое, в формальный закон, а, наконец, и совсем лишается всякого смысла. Всеобщий эгоизм и анархия, множественность отдельных единиц без всякой внутренней связи – вот крайнее выражение этой силы. Если бы она получила исключительное преобладание, то человечество распалось бы на свои составные стихии, жизненная связь порвалась бы, и история окончилась бы войной всех против всех».
Воплощением первой силы Владимир Соловьев считает Восток , олицетворением второй – Западную Европу . Характерное отличие восточной культуры составляет безличное единство, поглотившее всякое разнообразие; наоборот, особенность культуры западной есть индивидуализм, грозящий упразднить всякие общественные связи. Восток совершенно уничтожает человека в Боге и утверждает бесчеловечного Бога ; наоборот, западная цивилизация стремится к исключительному утверждению безбожного человека.
Философ Владимир Сергеевич Соловьев. Портрет работы Н. Ярошенко, 1890-е
Если бы историей управляли только эта две силы, то в ней не было бы ничего, кроме нескончаемого раздора и борьбы противоположностей, не было бы никакого положительного содержания и смысла. Бесчеловечный Бог не может наполнить жизнь человека смыслом; с другой стороны, безбожный человек не находит смысла ни в самом себе, ни во внешней природе.
Содержание истории дает третья сила: она стоит над первыми двумя, «освобождает их от их исключительности, примиряет единство высшего начала со свободной множественностью частных форм и элементов, созидает таким образом целость общечеловеческого организма и дает ему внутреннюю тихую жизнь». Осуществление этой третьей силы составляет задачу России: ей надлежит быть посредницей между двумя мирами, олицетворенным синтезом Запада и Востока. Что таково именно наше национальное призвание, по Соловьеву, видно из следующего:
«Третья сила, долженствующая дать человеческому развитию его безусловное содержание, может быть только откровением высшего божественного мира, и те люди, тот народ, через который эта сила имеет проявиться, должен быть только посредником между человечеством и тем миром, свободным, сознательным орудием последнего. Такой народ не должен иметь никакой специальной ограниченной задачи, он не призван работать над формами и элементами человеческого существования, а только сообщить душу живую, дать жизнь и целость разорванному и омертвелому человечеству через соединение его с вечным божественным началом. От народа-носителя третьей божественной силы требуется только свобода от всякой ограниченности и односторонности, возвышение над узкими специальными интересами, требуется, чтобы он не утверждал себя с исключительной энергией в какой-нибудь частной низшей сфере деятельности и знания, требуется равнодушие ко всей этой жизни с её мелкими интересами, всецелая вера в положительную действительность высшего мира и покорное к нему отношение. А эти свойства несомненно принадлежат племенному характеру Славянства, в особенности же национальному характеру русского народа. Но и исторические условия не позволяют нам искать другого носителя третьей силы вне Славянства и его главного представителя – народа русского, ибо все остальные исторические народы находятся под преобладающей властью той или другой из двух первых исключительных сил: восточные народы – под властью первой, западные – под властью второй силы. Только Славянство и в особенности Россия осталась свободною от этих двух низших потенций и, следовательно, может быть историческим проводником третьей. Между тем, две первые силы совершили круг своего проявления и привели народы, им подвластные, к духовной смерти и разложение. Итак, повторяю, или это есть конец истории, или неизбежное обнаружение третьей всецелой силы, единственным носителем которой может быть только Славянство и народ русский.
Внешний образ раба, в котором находится наш народ, жалкое положение России в экономическом и других отношениях не только не может служить возражением против её призвания, но скорее подтверждает его. Ибо та высшая сила, которую русский народ должен провести в человечество, есть сила не от мира сего, и внешнее богатство и порядок относительно её не имеют никакого значения».
Нетрудно убедиться, что в этой характеристике Соловьевым «трех сил» мы имеем переработку старых литературных преданий. Прежде всего, бросается в глаза её родство со старым славянофильством. С одной стороны, в ней возобновляется любимая мысль Киреевского о дроблении и атомизме, как свойствах западной культуры, и о призвании России – восстановить цельность жизни человека и человечества. С другой стороны, в ней чувствуются отзвуки тех хомяковских статей о западных вероисповеданиях , где как сущность европейской культуры изображается самопревознесение человеческого начала, антирелигиозное утверждение человеческого разума и свободы, последствием чего является утрата вселенского единства, превращение единства органического, внутреннего, – во внешнюю механическую связь. Изречение Соловьева, что развитие Западной Европы приводит к царству безбожного человека, только доводит до конца старую мысль Хомякова. Наконец и в характеристике «третьей силы», утверждающей примирение единства высшего начала со свободной множественностью, есть также развитие старой славянофильской мысли. Именно в этом примирении органического единства со свободной множественностью Хомяков видел отличие православия от западных вероисповеданий. Сама задача «великого синтеза» была несомненно предвосхищена славянофилами, хотя и поставлена у них с меньшей ясностью, чем в «Трех силах» Соловьева. В органическом синтезе Божеского и человеческого, в полноте его разнообразных элементов заключается, без сомнения, сущность церковного идеала Хомякова.
По материалам книги выдающегося русского философа Е. Трубецкого «Миросозерцание Вл. С. Соловьёва»
«Три свидания» — поэма В.С. Соловьева. Произведение было создано 26—29 сентября 1898 г. и впервые опубликовано в журнале «Вестник Европы» (1898 г.. № 11). Сам Соловьев считал поэму «Три свидания» «маленькой автобиографией», где в «шутливых стихах» и под впечатлением «осеннего ветра и глухого леса» он воспроизвел «самое значительное» из того, что случилось с ним в жизни.
Поэма охватывает события, произошедшие с Соловьевым в 1862, 1875 и 1876 гг. последовательно в Москве, Лондоне и Египте, и посвящена описанию трех мистических видений философом образа Вечной Женственности, Софии. С этой поэмой и с личным мистическим опытом философа прямо связаны другие стихотворения софийной направленности: «Вся в лазури сегодня явилась...» (Каир, конец ноября 1875 г.), «У царицы моей есть высокий дворец...» (Каир, конец ноября 1875 — 6 марта 1876 г.), «Близко, далёко, не здесь и не там...» (Каир, конец ноября 1875 — 6 марта 1876 г.), « Das Ewig - Weibliche » («Вечная Женственность», 8-11 апреля 1898 г.) и др., а также философские и эстетические трактаты Соловьева (например, «Чтения о Богочеловечестве», 1878 г.).
Структурно поэма «Три свидания» Соловьева делится на вступление, три части, в которых Соловьев описывает три свои встречи с образом Вечной Женственности, и заключение. Первое свидание представлено кратко и является лишь эпизодом, который автор использует как поэтический прием введения своего героя и читателя в мистическую ситуацию. Любопытным художественным приемом здесь является параллельное развитие мотива «первой любви», которая оказывается неудачной и от которой Соловьев-ребенок (тут ему еще девять лет) отказывается, как и от всего житейского, ради своей неземной красавицы. Вторая часть, в которой упоминается о поездке уже взрослого Соловьева в Лондон, оказывается переходной и должна лишь мотивировать дальнейшие главные события. Третья часть, превышающая по объему первую и вторую вместе взятые, и передает особый мистический опыт поэта-философа (встреча ночью в пустыне рядом с Каиром с лучезарной Софией).
В поэме Соловьева София (которую, используя прием умолчания, поэт не называет по имени) предстает как творческая премудрость Бога, несущая в себе все первоидеи и первообразы мира. София — олицетворение женственного аспекта в Боге и в природе; она оказывается посредником между человеком и Богом и воплощает в себе всю красоту Бытия во всеединстве. Соприкосновение с вечно-женственным началом мира открывает герою поэмы первоосновы вечности, он разгадывает тайну первого всемирного дня, и в душу его входит смысл и содержание всего, что было, есть и будет до конца времен. В поэме «Три свидания» Соловьев творит свой собственный эсхатологический софийный миф о совершенном мире и человечестве. Н.А. Бердяев в книге «Русская идея», цитируя поэму Соловьева, отмечает, что «видение Софии есть видение красоты Божественного космоса, преображенного мира», т.е. связано с финальной драмой человечества, с концом мира. Задача поэта-философа в том, чтобы создать действующий миф о Софии, которая «здесь и сейчас», уже пришла, чтобы победить тьму в человеке. Соловьевская мифология Софии оказала глубокое влияние на поэзию символистов начала XX в. и особенно на А.А. Блока («Стихи о Прекрасной Даме»).
Посвящается ушедшим друзьям ранних лет
Николаю Михайловичу Лопатину и Александру Александровичу Соколову
ПРЕДИСЛОВИЕ
Есть ли зло только естественный недостаток, несовершенство, само собою исчезающее с ростом добра, или оно есть действительная сила, посредством соблазнов владеющая нашим миром, так что для успешной борьбы с нею нужно иметь точку опоры в ином порядке бытия? Этот жизненный вопрос может отчетливо исследоваться и решаться лишь в целой метафизической системе. Начав работать над этим для тех, кто способен и склонен к умозрению, я, однако, чувствовал, насколько вопрос о зле важен для всех. Около двух лет тому назад особая перемена в душевном настроении, о которой здесь нет надобности распространяться, вызвала во мне сильное и устойчивое желание осветить наглядным и общедоступным образом те главные стороны в вопросе о зле, которые должны затрагивать всякого. Долго я не находил удобной формы для исполнения своего замысла. Но весною 1899 года, за границей, разом сложился и в несколько дней написан первый разговор об этом предмете, а затем, по возвращении в Россию, написаны и два другие диалога. Так сама собою явилась эта словесная форма как простейшее выражение для того, что я хотел сказать. Этою формою случайного светского разговора уже достаточно ясно указывается, что здесь не нужно искать ни научно-философского исследования, ни религиозной проповеди. Моя задача здесь скорое апологетическая и полемическая: я хотел, насколько мог, ярко выставить связанные с вопросом о зле жизненные стороны христианской истины, на которые с разных сторон напускается туман, особенно в последнее время.
Много лет тому назад прочел я известие о новой религии, возникшей где-то в восточных губерниях. Эта религия, последователи которой назывались вертидырниками или дыромоляями , состояла в том, что, просверлив в каком-нибудь темном углу в стене избы дыру средней величины, эти люди прикладывали к ней губы и много раз настойчиво повторяли: «Изба моя, дыра моя, спаси меня!» Никогда еще, кажется, предмет богопочитания не достигал такой крайней степени упрощения. Но если обоготворение обыкновенной крестьянской избы и простого, человеческими руками сделанного отверстия в ее стене есть явное заблуждение, то должно сказать, что это было заблуждение правдивое: эти люди дико безумствовали, но никого не вводили в заблуждение; про избу они так и говорили: изба, и место, просверленное в ее стене, справедливо называли дырой.
Но религия дыромоляев скоро испытала «эволюцию» и подверглась «трансформации». И в новом своем виде она сохранила прежнюю слабость религиозной мысли и узость философских интересов, прежний приземистый реализм, но утратила прежнюю правдивость: своя изба получила теперь название «царства Божия на земле», а дыра стала называться «новым евангелием», и, что всего хуже, различие между этим мнимым евангелием и настоящим, различие совершенно такое же, как между просверленною в бревне дырой и живым и целым деревом, – это существенное различие новые евангелисты всячески старались и замолчать и заговорить.
Я, конечно, не утверждаю прямой исторической или «генетической» связи между первоначальною сектой дыромоляев и проповедью мнимого царства Божия и мнимого евангелия. Это и не важно для моего простого намерения: наглядно показать существенное тождество двух «учений» – с тем нравственным различием, которое я отметил. А тождество здесь – в чистой отрицательности и бессодержательности обоих «мировоззрений». Хотя «интеллигентные» дыромоляи и называют себя не дыромоляями, а христианами и проповедь свою называют евангелием, но христианство без Христа – и евангелие, то есть благая весть, без того блага, о котором стоило бы возвещать, именно без действительного воскресения в полноту блаженной жизни, – есть такое же пустое место, как и обыкновенная дыра, просверленная в крестьянской избе. Обо всем этом можно было бы и не говорить, если бы над рационалистическою дырой не ставилось поддельного христианского флага, соблазняющего и сбивающего с толку множество малых сих. Когда люди, думающие и потихоньку утверждающие, что Христос устарел, превзойден или что его вовсе не было, что это – миф, выдуманный апостолом Павлом, вместе с тем упорно продолжают называть себя «истинными христианами» и проповедь своего пустого места прикрывать переиначенными евангельскими словами, тут уже равнодушие и снисходительное пренебрежение более не у места: ввиду заражения нравственной атмосферы систематическою ложью общественная совесть громко требует, чтобы дурное дело было названо своим настоящим именем. Истинная задача полемики здесь – не опровержение мнимой религии, а обнаружение действительного обмана.
Этот обман не имеет извинения. Между мною как автором трех сочинений, запрещенных духовною цензурою, и этими издателями многих заграничных книг, брошюр и листков не может быть серьезного вопроса о внешних препятствиях для полной откровенности по этим предметам. Остающиеся у нас ограничения религиозной свободы – одна из самых больших для меня сердечных болей, потому что я вижу и чувствую, насколько все эти внешние стеснения вредны и тягостны не только для тех, кто им подвергается, но главным образом для христианского дела в России, а следовательно, для русского народа, а следовательно, и для русского государства.
Но никакое внешнее положение не может помешать убежденному и добросовестному человеку высказать до конца свое убеждение. Нельзя это сделать дома – можно за границей, да и кто же более проповедников мнимого евангелия пользуется этою возможностью, когда дело идет о прикладных вопросах политики и религии? А по главному, принципиальному вопросу для воздержания от неискренности и фальши не нужно и за границу ехать, ведь никакая русская цензура не требует заявлять такие убеждения, которых не имеешь, притворяться верящим в то, во что не веришь, любящим и чтущим то, что презираешь и ненавидишь. Чтобы держать себя добросовестно по отношению к известному историческому Лицу и Его делу, от проповедников пустоты требовалось в России только одно: умалчивать об этом Лице, «игнорировать» Его. Но какая странность! Эти люди не хотят пользоваться по этому предмету ни свободой молчания у себя дома, ни свободой слова за границей. И здесь, и там они предпочитают наружно примыкать к Христову Евангелию; и здесь, и там они не хотят ни прямо – решительным словом, ни косвенно – красноречивым умолчанием – правдиво показать свое настоящее отношение к Основателю христианства, именно что Он им совсем чужд, ни на что не нужен и составляет для них только помеху.
С их точки зрения, то, что они проповедуют, само по себе понятно, желательно и спасительно для всякого. Их «истина» держится сама на себе, и, если известное историческое лицо с нею согласно, тем лучше для него, но это никак еще не может дать ему значение высшего авторитета для них, особенно когда то же самое лицо говорило и делало много такого, что для них есть и «соблазн», и «безумие».
Если даже по немощи человеческой эти люди испытывают неодолимую потребность опереть свои убеждения кроме собственного «разума» на какой-нибудь исторический авторитет, то отчего бы им не поискать в истории другого, более для них подходящего? Да и есть такой давно готовый – основатель широко распространенной буддийской религии. Он ведь действительно проповедовал то, что им нужно: непротивление, бесстрастие, неделание, трезвость и т. д., и ему удалось даже без мученичества «сделать блестящую карьеру» для своей религии – священные книги буддистов действительно возвещают пустоту, и для полного их согласования с новою проповедью того же предмета потребовалось бы только детальное упрощение; напротив того, Священное Писание евреев и христиан наполнено и насквозь проникнуто положительным духовным содержанием, отрицающим и древнюю и новую пустоту, и, чтобы привязать ее проповедь к какому-нибудь евангельскому или пророческому изречению, необходимо всеми неправдами разорвать связь этого изречения и с целою книгой, и с ближайшим контекстом, – тогда как буддийские сутты дают сплошными массами подходящие поучения и легенды, и ничего нет в этих книгах по существу или по духу противного новой проповеди. Заменив для нее «галилейского раввина» отшельником из рода шакьев, мнимые христиане ничего действительного не потеряли бы, а выиграли бы нечто очень важное – по крайней мере на мой взгляд – возможность быть и при заблуждении добросовестно мыслящими и в некоторой мере последовательными. Но они этого не захотят…
Владимир Соловьев
Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории
Со включением краткой повести об антихристе и с приложениями
Посвящается ушедшим друзьям ранних лет
Николаю Михайловичу Лопатину и Александру Александровичу Соколову
ПРЕДИСЛОВИЕ
Есть ли зло только естественный недостаток, несовершенство, само собою исчезающее с ростом добра, или оно есть действительная сила, посредством соблазнов владеющая нашим миром, так что для успешной борьбы с нею нужно иметь точку опоры в ином порядке бытия? Этот жизненный вопрос может отчетливо исследоваться и решаться лишь в целой метафизической системе. Начав работать над этим для тех, кто способен и склонен к умозрению, я, однако, чувствовал, насколько вопрос о зле важен для всех. Около двух лет тому назад особая перемена в душевном настроении, о которой здесь нет надобности распространяться, вызвала во мне сильное и устойчивое желание осветить наглядным и общедоступным образом те главные стороны в вопросе о зле, которые должны затрагивать всякого. Долго я не находил удобной формы для исполнения своего замысла. Но весною 1899 года, за границей, разом сложился и в несколько дней написан первый разговор об этом предмете, а затем, по возвращении в Россию, написаны и два другие диалога. Так сама собою явилась эта словесная форма как простейшее выражение для того, что я хотел сказать. Этою формою случайного светского разговора уже достаточно ясно указывается, что здесь не нужно искать ни научно-философского исследования, ни религиозной проповеди. Моя задача здесь скорое апологетическая и полемическая: я хотел, насколько мог, ярко выставить связанные с вопросом о зле жизненные стороны христианской истины, на которые с разных сторон напускается туман, особенно в последнее время.
Много лет тому назад прочел я известие о новой религии, возникшей где-то в восточных губерниях. Эта религия, последователи которой назывались вертидырниками или дыромоляями , состояла в том, что, просверлив в каком-нибудь темном углу в стене избы дыру средней величины, эти люди прикладывали к ней губы и много раз настойчиво повторяли: «Изба моя, дыра моя, спаси меня!» Никогда еще, кажется, предмет богопочитания не достигал такой крайней степени упрощения. Но если обоготворение обыкновенной крестьянской избы и простого, человеческими руками сделанного отверстия в ее стене есть явное заблуждение, то должно сказать, что это было заблуждение правдивое: эти люди дико безумствовали, но никого не вводили в заблуждение; про избу они так и говорили: изба, и место, просверленное в ее стене, справедливо называли дырой.
Но религия дыромоляев скоро испытала «эволюцию» и подверглась «трансформации». И в новом своем виде она сохранила прежнюю слабость религиозной мысли и узость философских интересов, прежний приземистый реализм, но утратила прежнюю правдивость: своя изба получила теперь название «царства Божия на земле», а дыра стала называться «новым евангелием», и, что всего хуже, различие между этим мнимым евангелием и настоящим, различие совершенно такое же, как между просверленною в бревне дырой и живым и целым деревом, – это существенное различие новые евангелисты всячески старались и замолчать и заговорить.
Я, конечно, не утверждаю прямой исторической или «генетической» связи между первоначальною сектой дыромоляев и проповедью мнимого царства Божия и мнимого евангелия. Это и не важно для моего простого намерения: наглядно показать существенное тождество двух «учений» – с тем нравственным различием, которое я отметил. А тождество здесь – в чистой отрицательности и бессодержательности обоих «мировоззрений». Хотя «интеллигентные» дыромоляи и называют себя не дыромоляями, а христианами и проповедь свою называют евангелием, но христианство без Христа – и евангелие, то есть благая весть, без того блага, о котором стоило бы возвещать, именно без действительного воскресения в полноту блаженной жизни, – есть такое же пустое место, как и обыкновенная дыра, просверленная в крестьянской избе. Обо всем этом можно было бы и не говорить, если бы над рационалистическою дырой не ставилось поддельного христианского флага, соблазняющего и сбивающего с толку множество малых сих. Когда люди, думающие и потихоньку утверждающие, что Христос устарел, превзойден или что его вовсе не было, что это – миф, выдуманный апостолом Павлом, вместе с тем упорно продолжают называть себя «истинными христианами» и проповедь своего пустого места прикрывать переиначенными евангельскими словами, тут уже равнодушие и снисходительное пренебрежение более не у места: ввиду заражения нравственной атмосферы систематическою ложью общественная совесть громко требует, чтобы дурное дело было названо своим настоящим именем. Истинная задача полемики здесь – не опровержение мнимой религии, а обнаружение действительного обмана.
Этот обман не имеет извинения. Между мною как автором трех сочинений, запрещенных духовною цензурою, и этими издателями многих заграничных книг, брошюр и листков не может быть серьезного вопроса о внешних препятствиях для полной откровенности по этим предметам. Остающиеся у нас ограничения религиозной свободы – одна из самых больших для меня сердечных болей, потому что я вижу и чувствую, насколько все эти внешние стеснения вредны и тягостны не только для тех, кто им подвергается, но главным образом для христианского дела в России, а следовательно, для русского народа, а следовательно, и для русского государства.
Но никакое внешнее положение не может помешать убежденному и добросовестному человеку высказать до конца свое убеждение. Нельзя это сделать дома – можно за границей, да и кто же более проповедников мнимого евангелия пользуется этою возможностью, когда дело идет о прикладных вопросах политики и религии? А по главному, принципиальному вопросу для воздержания от неискренности и фальши не нужно и за границу ехать, ведь никакая русская цензура не требует заявлять такие убеждения, которых не имеешь, притворяться верящим в то, во что не веришь, любящим и чтущим то, что презираешь и ненавидишь. Чтобы держать себя добросовестно по отношению к известному историческому Лицу и Его делу, от проповедников пустоты требовалось в России только одно: умалчивать об этом Лице, «игнорировать» Его. Но какая странность! Эти люди не хотят пользоваться по этому предмету ни свободой молчания у себя дома, ни свободой слова за границей. И здесь, и там они предпочитают наружно примыкать к Христову Евангелию; и здесь, и там они не хотят ни прямо – решительным словом, ни косвенно – красноречивым умолчанием – правдиво показать свое настоящее отношение к Основателю христианства, именно что Он им совсем чужд, ни на что не нужен и составляет для них только помеху.
С их точки зрения, то, что они проповедуют, само по себе понятно, желательно и спасительно для всякого. Их «истина» держится сама на себе, и, если известное историческое лицо с нею согласно, тем лучше для него, но это никак еще не может дать ему значение высшего авторитета для них, особенно когда то же самое лицо говорило и делало много такого, что для них есть и «соблазн», и «безумие».
Если даже по немощи человеческой эти люди испытывают неодолимую потребность опереть свои убеждения кроме собственного «разума» на какой-нибудь исторический авторитет, то отчего бы им не поискать в истории другого, более для них подходящего? Да и есть такой давно готовый – основатель широко распространенной буддийской религии. Он ведь действительно проповедовал то, что им нужно: непротивление, бесстрастие, неделание, трезвость и т. д., и ему удалось даже без мученичества «сделать блестящую карьеру» для своей религии – священные книги буддистов действительно возвещают пустоту, и для полного их согласования с новою проповедью того же предмета потребовалось бы только детальное упрощение; напротив того, Священное Писание евреев и христиан наполнено и насквозь проникнуто положительным духовным содержанием, отрицающим и древнюю и новую пустоту, и, чтобы привязать ее проповедь к какому-нибудь евангельскому или пророческому изречению, необходимо всеми неправдами разорвать связь этого изречения и с целою книгой, и с ближайшим контекстом, – тогда как буддийские сутты дают сплошными массами подходящие поучения и легенды, и ничего нет в этих книгах по существу или по духу противного новой проповеди. Заменив для нее «галилейского раввина» отшельником из рода шакьев, мнимые христиане ничего действительного не потеряли бы, а выиграли бы нечто очень важное – по крайней мере на мой взгляд – возможность быть и при заблуждении добросовестно мыслящими и в некоторой мере последовательными. Но они этого не захотят…
Реферат по философии
по произведению В.С. Соловьёва «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории»
Москва 2002
Итоговая работа великого русского мыслителя Владимира Сергеевича Соловьёва посвящена вечным вопросам бытия: добро и зло, истина и ложь, религия и нигилизм. По определению самого философа «это разговоры о зле, о военной и мирной борьбе с ним».
Сам автор говорил: «Моя задача здесь скорее полемическая, то есть я хотел ярко выставить связанные с вопросом о зле жизненные стороны христианской истины. «В самом произведении чётко поставлен вопрос: есть ли зло только естественный недостаток, само собою исчезающее с ростом добра, или оно есть действительная сила, посредством соблазнов владеющая нашим миром.
Это произведение строится в форме диалога-спора, суть которого - в толковании истории, "нравственного порядка" вещей, в чем их смысл.
Анализируя данное произведение, я пришла к выводу, что нельзя рассматривать все три разговора по отдельности. Так как тема одного разговора прослеживается и в содержании других. Поэтому в моём реферате нет чёткого деления на части, а выделяются главные моменты произведения в целом.
Действие происходит в саду одной из вилл, расположенной у подножия Альп, где случайно сошлись пятеро русских: старый боевой г е н е р а л; п о л и т и к- «муж совета», отдыхающий от теоретических и практических занятий государственными делами; молодой к н я з ь, моралист и народник, издающий разные брошюры по нравственным и общественным вопросам; д а м а средних лет, любопытная ко всему человечеству, и ещё один господин неопределённого возраста и общественного положения- автор называет его г-н Z.
Первый разговор начинается по поводу газетной статьи и насчёт литературного похода против войны и военной службы. Первым в разговор вступает Генерал: «Существует теперь или нет христолюбивая и достославная российское воинство? Спокон веков всякий военный человек знал и чувствовал, что служит делу важному и хорошему. Это наше дело всегда освящалось в церквах, прославлялась молвою.… И вот мы вдруг узнаём, что всё это нам нужно забыть, а дело, которому мы служили и гордились, объявлено дурным и пагубным, оно противно Божьим заповедям…»Сам военный не знает, как на себя смотреть: как на настоящего человека или как на «изверга естества». В полемику с ним вступает князь, который осуждает войну и военную службу. Свою позицию он выражает так: «не убий» и считает, что убийство есть зло, противное воли Божией, и что оно ни под каким видом не может быть никому дозволено».Ещё одной точки зрения придерживается политик, который полагает, что все нападки в статье обращены не к военным, а к дипломатам и другим «штатским», которые очень мало интересуются «христолюбивостью».А военные по его мнению должны выполнять беспрекословно приказания начальства, хотя литературная агитация против войны для него явление отрадное.
Генерал начинает спорить, что армии непременно нужна полная уверенность в том, что война есть дело святое, благодаря чему в войсках будет воспитываться боевой дух. Разговор переходит в ту стадию, при которой начинается рассмотрение самой войны как неизбежного зла бедствия, терпимого в крайних случаях. Вспоминается даже, что все святые русской церкви принадлежат лишь к двум классам: или монархи, или войны. А значит христианские народы, «по мысли которых святцы делались», военную профессию уважали и ценили. Вразрез этой теории идет мысль князя, который из журналов прочитал, что христианство безусловно осуждает войну. А сам он считает, что война и военщина - «безусловное и крайнее зло, от которого человечество должно непременно и сейчас же избавиться». Что поведет, по его мнению, к торжеству разума и добра.
И тут перед нами встаёт ещё одна точка зрения. Её высказывает г-н Z. Он говорит о том, что война не есть безусловное зло, и что мир не есть безусловное добро, то есть бывает хорошая война, значит, возможен дурной мир. Здесь мы видим разницу между взглядами г-на Z и Генерала, который, как военный человек, думает, что война может быть очень плохим делом «…именно, когда нас бьют, как, например, под Нарвой» и мир может быть прекрасным, как например, Ништадтсий. Генерал начинает рассказывать своим собеседникам об одном сражении на Аладжинских высотах (что было на войне с турками), при котором «и своих и чужих много полегло», и при этом каждый воевал за «свою правду». На что князь ему замечает, каким же образом война может быть честным и святым делом, когда это борьба «одних разбойников с другими». Но генерал с ним не согласен. Он считает, что «умри бы он тогда- прямо предстал бы перед Всевышним и занял бы место в раю».Ему не интересно знать, что по ту и по эту сторону все люди и что во всяком человеке есть добро и зло. Генералу важно, «что из двух в ком пересилило».
И тут г-н Z поднимает вопрос о религии, Христе, который «не подействовал силою евангельского духа, чтобы пробудить добро, сокрытое в душах Иуды, Ирода, еврейских первосвященников. Почему же Он не избавил их души от той ужасной тьмы, в которой они находились?»
Интересным представляется рассказ г-на Z о двух афинских странниках, пришедших в конце жизни к такому выводу: греши и не кайся, ибо раскаяние ведёт к унынию, а оно является большим грехом.
Далее спор снова возвращается к теме войны. Политик твёрдо убеждён в том, что нельзя оспаривать исторического значения войны, как главного средства, которым создавалось и упрочивалось государство. Он считает, что нет такого государства, которое было бы создано и укреплено, без военных действий. Политик приводит в пример Северную Америку, которой пришлось добывать свою политическую независимость путём долголетней войны. Но князь отвечает, что это говорит о «неважности государства» , и что война не несёт в себе великого исторического значения для условий создания государства. Политик пытается доказать, что военный период истории кончился. Хотя о немедленном разоружении не может быть и речи, «ни мы, ни наши дети больших войн не увидим». Он приводит в пример время Владимира Мономаха, когда приходилось ограждать будущее русского государства от половцев, а потом от татар. Теперь же таких угроз России не наблюдается и,следовательно, война и военные просто не нужны. Сейчас, считает Политик, война имеет смысл быть где-нибудь в Африке или Средней Азии. И снова приходится ему возвращаться к мысли о «святых войнах». Он говорит так: «Войны, которые воздвигнуты в ранг святых, возможно, были в киевской или монгольской эпохе. В подтверждение своих слов он приводит в пример Александра Невского и Александра Суворова. Александр Невский сражался за национально-политическую будущность своего отечества, поэтому он - святой. Александру Суворову, напротив, спасать Россию не приходилось. Спасение же России от Наполеона (с ним «можно было бы договориться»)- это патриотическая риторика. Далее Политик рассуждает о Крымской войне, как о «безумной», а её причина, по его мнению, - это «дурная воинствующая политика, в результате которой погибло полмиллиона людей».
Следующая интересная мысль состоит в том, что современные нации перестают уметь воевать, а сближение России с Францией - выгодно, это - «союз мира и предосторожности». Ему парирует Генерал, говоря, что если опять столкнуться две военные нации, то опять «пойдут бюллетени», и военные качества всё равно нужны. На это политик прямо заявляет: «Как в теле ненужные органы атрофируются, так и в человечестве воинствующие качества стали не нужны.»
Что же предлагает Политик, в чём он видит решение этих проблем? А в том, чтобы взяться за ум и вести хорошую политику, например, с Турцией: «ввести её в среду культурных наций, помочь образоваться и стать способными справедливо и гуманно управлять народами, которые не в состоянии мирно управляться со своими делами». Тут идёт сравнение с Россией, где было отменено крепостное право. В чём же тогда состоит особая задача русской политики в восточном вопросе? Здесь Политик предлагает идею, что все европейские нации должны быть солидарны в интересе культурного расширения. А конкретно Россия должна удвоить усилия, чтобы скорее догнать другие нации. Русский народ должен воспользоваться опытом сотрудничества. «Добровольно трудясь над культурным прогрессом варварских государств, мы стягиваем узы солидарности между нами и другими европейскими нациями».
Но Генерал, как человек, побывавший на войне, не верит в солидарность. На это Политик заявляет, что коль мы сами европейцы, так и должны быть солидарны с другими европейскими нациями. Однако не все собравшиеся считают, что русский народ - европейцы. Например, г-н Z утверждает что «мы представляем собой особый греко-славянский тип. И Политик вновь оперирует тем, что «Россия – великая окраина Европы в сторону Азии, то есть азиатский элемент в природу нашу вошёл, второю душою сделался». И чтобы разобраться во всём «необходимо возобладание одной души, разумеется лучшей, то есть умственно более сильной, более способной к дальнейшему прогрессу. Сначала нации должны были сложиться, окрепнуть и «устоять против низших элементов». В этот период нужна была война, которая на том этапе была делом святым. А теперь наступает эпоха мира и мирного распространения повсюду европейской культуры. И в этом Политик видит смысл истории: «мирная политика есть мерило и симптом культурного прогресса».
Тогда что же дальше? Может быть, ускоренный прогресс есть симптом конца, а, значит, исторический процесс приближается к своей развязке? Г-н Z подводит разговор к тому, что о прогрессе заботиться нельзя, если знать, что «конец его всегда есть смерть для всякого человека». Генерал уточняет эту мысль, а именно встаёт вопрос об антихристе и антихристианстве: «духа Христова не имея, выдают себя за самых настоящих христиан». То есть антихристианство ведёт к исторической трагедии, так как это будет «не простое неверие или отрицание христианства, а это будет религиозное самозванство».
